Глава «Пространство в архитектуре римской античности. Генезис и значения пространственной формы в римской архитектуре» книги «Пространство и форма в архитектуре и градостроительстве». Автор: Иконников А.В. Научно-исследовательский институт теории архитектуры и градостроительства (НИИТАГ), Российская академия архитектуры и строительных наук (РААСН). Издательство «КомКнига», Москва, 2006

Заметим прежде всего — приводившиеся выше примеры, как и более широкий материал, использованный для обобщающих суждений, показывают определенность основных тенденций римской архитектурной революции, устойчивое обращение к одному и тому же представлению о пространстве, образу пространства. Но это характерное и устойчивое нельзя считать исчерпывающей характеристикой практики.

Бок о бок с экспериментальной практикой и постройками, подхватывавшими те ее результаты, в которых утверждалось «римское», те же императоры строили и в консервативной манере, без особой органичности соединявшей разнородное. Особенно устойчивой в своем консерватизме была официальная религиозная архитектура, среди которой Пантеон остался одиноким исключением (хотя и его гениальные зодчие отдали дань консерватизму, спрятав новаторски решенную ротонду за традиционным прямоугольным портиком под фронтоном; сопряжение последнего с цилиндром свидетельствует не только об их изобретательности и мастерстве, но и о том, что они посчитали необходимым компромисс). Еще более амбивалентны и компромиссны решения, обычные для театральных зданий.

Мы стремились выявить ту тенденцию формообразования, которая устойчиво утверждалась и не только определяла динамичную составляющую самой римской архитектуры, но и подготовила принципы развития на других этапах истории.

За главным направлением развития, определившего то новое, что внесла римская архитектурная революция, стоит устойчивый образ пространства, представление о мировом порядке, абстрагированное от конкретности природных явлений. Образ этот связан с идеей целостности обжитого, окультуренного мира. Центр его, caput mundi, Рим, к которому ведут все дороги, центр системы путей и провинций, объединяющих территории. Столь же целостным микрокосмом представлялся город с его четкой структурой; модель эта распространила свое влияние и на формообразование построек. Представление о вселенском единстве поддерживала философия стоиков, утверждавшая, что благодаря причастности всех людей к логосу они являются гражданами единого мирового Космополиса.

Римская архитектура, основываясь на такой предпосылке, тяготела к системности. Развивая ее, она отказалась от плюрализма греческой архитектуры, ее стремления к сквозной индивидуализации, распространяемой как на произведения архитектуры в целом, так и на их элементы. Римское представление о системности предполагало, что части в своем качестве определены целым, неким объемлющим образом. Индивидуальные элементы греков замещало понятие организованного взаимодействия. В то же время римляне были практичны и стремились к архитектуре функциональной, работающей. Поэтому на универсальной основе они изобретательно создавали множество разнообразных пространственных структур, пространственных комбинаций, величин. Индивидуальная организация пространства примиряла стремление к универсализованной системности с многообразием ситуаций.

«Пространство стало трактоваться как raison d’etre для оболочки, которая его формирует», — отметил Уорд-Перкинс [Ward-Perkins J. В. Roman Architecture. P. 103.]. Для осуществления такой концепции бетонные своды, с их прочностью и многообразием возможностей формообразования, были средством почти идеальным. Но неверно считать римлян лишь прагматичными инженерами с талантом четких организаторов. Их практицизм имел под собой религиозную и философскую основу. В нем виделось, прежде всего, подчинение высшему порядку. Жизнь на земле в сознании римлян была проявлением божественной воли. Их боги, в отличие от греческих, не были воплощением природных сил в антропоморфных образах. Они рассматривались как движители исторического процесса, были скорее силами, чем персонами.

Для римлян была важна не только (и не столько) целесообразность. Важен был и ее образ, создаваемый средствами, которые не всегда совпадали с практически необходимым. В этом лежит объяснение их отхода от тектоничности в ее греческом понимании, основанной на раскрытии и подчеркивании элементарных фактов формирования конструкции, с горизонтальными архитравами и перекрытиями, открыто покоящимися на вертикалях опор.

Римские зодчие от артикулированного сопряжения горизонтального и вертикального перешли к сводчатым и арочным конструкциям, где криволинейное очертание плавно объединяет вертикали, расположенные по разным сторонам пролета (в позднейшей христианской символике арка выступала в числе воплощений единства Троицы). В римской ордерной ячейке прямое выражение конструкции уступило место уклончивому, амбивалентному визуальному эффекту.

Со времени Виолле-ле-Дюка и Шуази этот тип формообразования характеризуется этически как «неправда». Но для архитекторов времени римской архитектурной революции прием открывал заманчиво разнообразные возможности, всецело отвечающие их представлениям о мире и этичности образа действий.

И если отойти от схоластической этики рассуждений о «правде» или «неправде» в организации элементарных звеньев композиции, можно, как это сделал Уорд-Перкинс, сопоставить совершенство формы, коренящееся в Парфеноне или храмах Пестума, с тем, что исходит от интерьеров Пантеона и базилики Максенция — Святой Софией в Константинополе, великими готическими соборами. Становится очевидным, что римская архитектурная революция была одной из наиболее значительных поворотных точек мировой истории архитектуры.

Стоит отметить, что в некоторых ее тенденциях прослеживаются аналогии с той архитектурной революцией, которая происходила уже в XX в. Можно видеть их в том стремлении к системности, которая входит в основу представлений об архитектуре и получает отражение в особом внимании к организации пространства, равно как и в некой двойственности отношения к форме, в которой стремление к целесообразности и функциональности сталкивается со стремлением к символичности, наполненности значениями. Можно видеть аналогии и в массовости культуры, интенсивности ее процессов, что в равной мере относится к культуре Рима и мира XX в. Есть аналогии и в том разнообразии пространственных структур, которое генерировали культуры I-IV и XX вв., стремясь ответить на разнообразие конкретных ситуаций.